Юрий Карабчиевский

Цыганки бродят по Москве в нарядах праздничных и пестрых, и каждая — как южный остров, лицо скрывающий в листве.

Ребенок тоже вышел в путь под шалью беспросветно-черной. Ему в общественной уборной дадут коричневую грудь.

Его судьба — гадать и красть, сменять Кавказ на Подмосковье... Палеолит? Послевековье? Какой закон, какая власть?

Цыганки бродят по Москве. Галдят и клянчат папиросы. И в парке, распустивши косы, сидят на стриженой траве.

И по асфальту площадей ползут тяжелые, как гири. Страной в стране и миром в мире они живут среди людей.

И в этот мир нам хода нет. И значит, мы ему не судьи. Безвестные, чужие судьбы, чуть слышный зов, чуть зримый след...

Цыганки бродят по Москве в нарядах праздничных и пестрых, и каждая — как южный остров, лицо скрывающий в листве.

1965

Я проеду-пройду по Сущевскому валу мимо прошлых занятий и бывших событий. Изменяется к лучшему мало-помалу мир, шипучий и мутный, как пена в корыте.

Где квартиру сдававший на час человечек? Где Полковник, просивший полтинник за щетку? Или Витька Печенин, в предпраздничный вечер возле бани сплеча отбивавший чечетку?

Все пропало. Окончился дьявольский праздник. Только тихая баня дымит по старинке. Да натужливо крякает мой одноклассник — коренастый мясник на Минаевском рынке.

1967

Пока на Трубной не растаял снег, не закипел дождем по тротуарам; пока последний встречный человек не показался сгорбленным и старым;

пока слепая временная ось, наш гордый дух расходуя в избытке, не удлинилась так, чтобы пришлось в далеких днях искать свои пожитки;

пока все это не произошло - поторопись и поверни направо, туда, где стены — битое стекло и где забор — зеленая отрава.

Вот этот дом! Попробуй на куски рассечь его. Увидеть в каждом слое тоску его. Вобрать в свои зрачки нутро его, усталое и злое.

Ну что? Ну водка. Туфли на плите. Ну запах слез. Привычка к униженью... Ты видишь сам, что в этой тесноте нет места твоему воображенью.

И все твои прилипчивые сны, все — убедись — ничто. Пока не поздно, взгляни еще, взгляни со стороны, и воздух этой улицы тифозной

вдохни. Почувствуй бронхами насквозь усталость вида и погоды скверность. Пока слепая временная ось не вынесла тебя — в недостоверность...

1957